Отправлено: 15.07.08 17:35. Заголовок: Практикующие и страус!

Все мы так или иначе пытаемся убежать, отгородиться от реальности. Каждый по-своему, но цель всегда одна - спрятаться, укрыться от того, что есть. Если вы думаете, что это не про вас, пронаблюдайте, как что-то в вас противится этому факту, выставляет защитный барьер. У вас есть целая куча доводов, что это не так, что у вас все наоборот... Вы защищаетесь, а ведь защищаться можно только от реальности.

С точки зрения бегства от реальности, всех нас можно разделить на две категории.

Заметьте, как вы насторожились... Вы хотите узнать, что это за категории, и в какую из них вы попадете. Ведь сейчас у вас есть шанс определить себя в еще одном контексте. Конечно, вам может быть немного обидно - ведь вы хотите видеть себя вне категорий, единственным и неповторимым - тогда снова почувствуйте барьер, которым вы отгораживаетесь от возможности оказаться таким же, как многие другие, попавшие в ту же категорию, что и вы...

Итак, две категории. Первые - это те, что кто бежит от реальности бесхитростно, уйдя с головой в житейские заботы, в отношения, в эмоции и так далее. Если же вы вдруг осознали всю бессмысленность и бренность житейской суеты, пытаетесь искать себя в мире духовном, являетесь человеком религиозным или "практикующим", то вы - вторая категория - тяжелый случай, то есть те, кто прилагает усилия, чтобы, как им кажется, приблизиться к реальности, тем самым удаляясь от нее еще дальше.

Возможно, вы надеетесь, что есть еще какая-то третья, благополучная категория... Почувствуйте, как вы всеми силами пытаетесь защититься от этого факта - категории только две.

Самые изворотливые подумают, что я, подобно психологу, ограниченному спектром изучаемых проблем, просто не знаю про третью категорию "избранных", идущих все же к реальности, а не от нее. Еще вы можете подумать, что я знаю про "избранных" и лишь провоцирую вас... Насчет провокации вы отчасти правы, но категории все равно только две, и вы относитесь к одной из них. Заметьте, как вы ищите все новые и новые способы уйти от этого.

Еще одна реакция - вы со мной заранее согласны, не спорите, что бежите от реальности и ждете, что дальше по тексту вам будет предложена "техника", возвращающая вас к реальности... Техники не будет, ведь во-первых ее не существует, а во-вторых, дай вам технику - вы заползете в нее так прочно, что вас уже оттуда будет не выковырять.

Теперь, загнанные в угол, вы, возможно, переходите к тяжелой артиллерии, и спрашиваете: "А как же Будда, Христос, Лао-цзы?.. Они то не бежали от реальности?..". Сейчас мы с вами выманили и любуемся своей лживой надеждой на просветление. Если бы мы действительно к нему стремились, мы бы просветлели еще вчера...

Итак, мы поколебали одну из жизненных ниш - духовное развитие. В качестве ниши может быть и семья, и работа, и творчество, и развлечения - все, что угодно. И всех нас объединяет здесь одно - нам так или иначе нужна опора, точка отсчета. Нам необходима ниша, которую можно занять, нора, в которую можно нырнуть, из которой было бы уютно обозревать мир.

Мы неизбежно формируем некое смысловое поле текущего момента, текущего дня, текущего периода жизни... И в это поле мы ныряем с головой, убегая от реальности. Мы воспринимаем мир искаженно, в контексте нашей текущей обусловленности, будь то обусловленность погони за деньгами или обусловленность погруженности в йогу. Суть одна.

Текущая обусловленность фиксирует наш образ самих себя. Ведь, так или иначе, мы хотим быть кем-то. Нам нужно себя обозначить. Каждый пытается постоянно утвердиться в том, что "я - семьянин", или "я - бизнесмен", или "я - разгильдяй", или "я - йог", или "я - бестелесная сущность, воплощенная в теле", ну и так далее. Наша обусловленность поддерживает образ себя, а образ себя - в свою очередь укрепляет обусловленность.

На этом этапе мы можем увидеть два выхода. Первый - сказать "ну и хрен с ним... мне и так нормально...". Это акт самосохранения - он подталкивает вас к еще более полному и сладкому погружению в себя. Это путь страуса, уткнувшего голову в песок. Поймите, что хоть ваша голова и спряталась, все остальное ваше хрупкое тело продолжает бестолково торчать в реальности.

Второй путь - это когда вы готовы разломать свое идейное убежище ради постижения реальности. Второй случай - снова тяжелый. Ваша текущая обусловленность абсолютно реальна, и вы снова пытаетесь бороться с самой же реальностью, закапываясь в очередной идейный контекст.

Итак, как же сделать так, чтобы наше восприятие мира стало неискаженным? На первый взгляд мы в тупике, потому что любое действие, выполняемое из состояния текущей обусловленности, только усиливает эту обусловленность либо меняет одну обусловленность на другую.

Для начала нам нужно увидеть глобальную причину такого положения вещей. Нам нужно ощутить, почему все именно так, а не иначе. Мы должны пронаблюдать это в себе, но наше наблюдение не должно быть связано с дальнейшим действием. Мы должны осознать причину своего состояния, но не для того, чтобы его изменить, и не для чего-либо еще. Только осознать.

Давайте выясним, что же заставляет нас всегда во что бы то ни стало оказываться внутри чего-то. Не важно даже чего. Находясь внутри, мы испытываем что-то важное. Что-то, чего нет снаружи, и что нам так необходимо. Очевидно, что мы нуждаемся в ощущении стабильности. Так или иначе, мы стремимся к этому. Чем большее ощущение стабильности дает нам наша текущая обусловленность, тем более глубоко и полно мы в нее ныряем.

Стабильность дает нам чувство защищенности. Но защищенности от чего? Чего мы боимся там, вне нашей жизненной ниши? Давайте пока не будем отвечать на этот вопрос, осознав лишь факт некоего страха, загоняющего нас внутрь. Пока что мы не будем его называть, определять - иначе мы утратим его. Сейчас нам этот страх необходим как вектор, задающий направление наружу, к реальности. Мы должны ощущать его и идти к нему - это та самая нить, которая может вывести нас из лабиринта обусловленности.

Возможно, вы уже готовы осторожно двигаться по этой нити наружу. Но это лишь образ. На самом деле вам не нужно никуда идти. Что, если я скажу, что для выхода наружу вам нужно стать психологически беззащитными? Чувствуете, как что-то сжимается внутри вас? Сама идея беззащитности вызывает у вас внутренний протест. Беззащитность - обратная сторона реальности. Но что-то внутри говорит вам, что такая реальность вам не нужна. Сейчас вы можете наблюдать, как вы сами же не хотите видеть мир как есть. А это уже полдела.

У вас также может возникнуть обратная реакция. Вы, увидев свою обусловленность, свой страх, свое нежелание видеть мир, хотите во что бы то ни стало разделаться с этим и устранить то, что мы выманили наружу и заставили предстать перед нами во всей своей красе. Вы не хотите этого, и снова пытаетесь восстановить защищенность.

Представьте, что оказались совершенно голым в час пик на центральной улице вашего города. Вы ощущаете стыд и смущение. Вы беззащитны. А теперь представьте, что кроме тела, вы еще и голы изнутри. Все самые отдаленные уголки вашей души, даже те, в существовании которых вам самим себе сложно признаться, сейчас представлены на всеобщее обозрение, и каждый может ковыряться внутри вас как ему угодно. Случись это с вами, вы попытаетесь убежать, спрятаться, прикрыться хоть чем-то. Но ведь это случается с вами двадцать четыре часа в сутки, и вы постоянно закрываетесь более лицеприятным образом себя, пытаетесь внушить его другим. Вы не хотите раздеть свою душу перед всеми, хотите сидеть в норе. А как же реальность, которую вы хотели? Или уже не хотите?

С другой стороны, оказавшись в нашем примере голым и беззащитным, вы можете сказать что-то типа "да, я такой, и плевать я на всех хотел...". Теперь вам уже не будет стыдно и неуютно. А все потому, что вы избрали другую форму защиты - равнодушие и самолюбование. Вы уже не чувствуете себя беззащитными, а значит снова ушли в очередную обусловленность.

Теперь вы видите, чем на самом деле занимались, ныряя в семью, работу, религию или йогу? Даже если вы попытаетесь уйти во что-то противоположное вашей привычной нише - результат будет тот же - новая стабильность, новая обусловленность.

Итак, у нас есть беззащитность - состояние весьма дискомфортное. Давайте теперь посмотрим, что именно мы защищаем. Чего мы на самом деле опасаемся? Скажу, что опасаемся мы потерять сами себя, боимся утратить свое "я". Мы боимся, что не продлевай мы себя во времени, в каждый следующий миг это будем уже не мы. Нам нужен порядок, чтобы упорядочить себя. Иначе хаос распылит наше эго. Хаос нестабилен, он все время новый. Нашему "я" не выжить в такой реальности, и оно изо всех сил защищается. Я боюсь, что моя девушка перестанет меня узнавать, боюсь стать для нее кем-то новым, боюсь стать тем, кого она не привыкла любить. Я боюсь, что мой друг не узнает меня, боюсь стать тем, кого он не привык уважать. Я боюсь, что мой начальник не узнает меня, боюсь стать тем, кого он не привык ценить. Я боюсь, что через секунду я сам себя не узнаю, не буду тем, кем я привык быть. Я боюсь, что реальность просочится внутрь и я исчезну.

Мы бежим от реальности, не хотим ее видеть лишь потому, что знаем: увидев реальность, мы не увидим в ней себя. Вот что мы защищаем, вот она - причина бегства.

Сколько раз мы пытались побороть свое эго? Сколько раз пытались выйти из-под его власти? Эго всегда побеждало, оказываясь сильнее, быстрее, хитрее. Мы искали способ за способом, и каждый раз удивлялись живучести эго. И что теперь? Теперь, став голым и беззащитным перед реальностью, мы обнаруживаем эго слабым и запуганным. Одно неосторожное движение - и оно съежится и исчезнет.

Почему же раньше оно было таким сильным, а теперь дрожит от страха? Дело в том, что раньше именно оно боролось с собой, становясь от этого все сильнее. Оно знало, что такие игры ему ничем не грозят, и в то же время поддерживало в вас иллюзию борьбы с ним. Теперь, когда мы пошли по пути беззащитности, дискомфорта и страха - эго предстало в своем истинном облике.

Сейчас, когда вы совершенно беспомощны в своей беззащитности, у вас есть выбор. Один путь - совсем открыться натиску реальности, позволить ей войти в вас и разрушить то, что вы так геройски оберегали. Тогда ваша беззащитность превратится в неуязвимость - вам нечего будет защищать и открытость не будет больше пугать вас. Либо вы можете вернуться в лоно обусловленности, постепенно залатать в ней проделанные дыры и снова воткнуть голову в песок семьи, работы или йоги.

Дальше решать вам.


ain-2, Денис Зикеев прав?

 Отправлено: 17.07.08 09:13. Заголовок: Нет сил мне дочитать..

Нет сил мне дочитать что он там пишет.
Интерес потерялся после первого абзаца.

 Отправлено: 17.08.08 04:47. Заголовок: А что не понравилось..

А что не понравилось в первом абзаце?
ain-2, не поверишь, но текст РАБОТАЕТ!

цитата:

Ты ж уже родился с таким качеством. А качества диктуют образ жизни. Есть качество - будет соответствующий ему образ жисти. Хотим изменить жисть - тока и путь, что отпустить качества. А как жеж его отпустить, когда оно и не видно воще? Как жеж увидеть-то? Ровно так, как видят линии руки на ладони: линия и есть показатель "качества ладони". Отсюда: наблюдайте свою жисть ежедневно и ежечастно - она диктуется качествами души, по ней можно ОСОЗНАТЬ качества - то есть их (качества) совершенно неколебимое присутствие, на которое пришло-случилось событие. А уже увидев "сосственными глазами" явную связь - качество как-то само осознаётся, чем, как правило, УХОДИТ - изживается=отпускается. А кто ж вам скажет, что делать? Вот, Аиньчик - добрая душа придумал упражнения, которые помогают - то есть ставят организьму в ГОТОВНОСТЬ наблюдать. Но... наблюсти и осознать - никто вам это не научит что и как. Однако, ежели ЖЕЛАТЬ осознаний и пребывать в постоянной готовности - есть большой шанс их получить. Правда, если чел желает их потому что ему больно - вероятность куда как повышается, чем если ему просто скушно и он типо... - на самом деле "достигает", а не избавляется.

Очень повлияли эти тексты на меня вчера вечером.
Вобщем, в детстве и юности люди мечтают себе о НЕОБЫЧНОЙ СУДЬБЕ.
Т.е. вот бля даже вчера заплакал, оказалось понятно, что всякие особенности и необычности – это то что не нужно, это то что мешает.

И оказалось, что очень странно быть среднестатистическим человеком. Что правильно быть серой мышью с мирными руками – то от чего всегда меня отворачивало, то что вызывало презрение. Да даже заплакал от такой правды, и теперь не знаю как жить, нет мотивов.

Раньше делал что-то, только чтобы
1) выжить
2) выделиться
а теперь выделяться нет смысла – теперь чтоли работать на работе – а остальное делать и смысла нет …

 Отправлено: 21.08.08 11:07. Заголовок: Спасибо за текст :s..

Спасибо за текст
Думаю афтар прав, узнал себя.
Тока - серая мышь, среднестатистический чел и пр. - это как раз и есть то очередное бегство, которое упоминал автор.

СЕРЁГА пишет:

цитата:

и теперь не знаю как жить, нет мотивов.

Это печально. Мне кажется вам нужно развивать нижние центры. Реализовать сексуальность, материальный достаток, оборвать все нити собственного иждивенства (если есть, напр социального или семейного), детей может завести. Показалось, что у вас развиты верхние центры и не развиты нижние.
По крайней мере, по себе могу сказать, что когда я послал всех и обзавелся семьей с тремя детьми моя социальная хандра отвалилась от меня как грязь и теперь я смеюсь ей в харю.

 Отправлено: 26.08.08 03:01. Заголовок: Rimanez, спасиб, чув..

Rimanez, спасиб, чувак!

цитата:

Реализовать сексуальность, материальный достаток

а так не хочется. Хочется просто работать, а все остальное время лежать на кровати и читать художественную книжку

Зикеев пишет:

цитата:

- отстранение от жизни. Часто возникает желание изменить внешние условия жизни, сделав их более благоприятными для практики. Изменение внешних раздражителей вызывает изменение реакций и поведения, но не меняет сам способ реагирования. Стандартные программы никуда не деваются, только лишь становятся менее активными. Практика - это новое измерение жизни, отвечающее на вопрос "КАК", в дополнение к привычному измерению "ЧТО". Только в жизни можно по-настоящему увидеть себя, свои действия и их механизм. Измениться, то есть изменить физиологическую и энергетическую природу "я", можно только в процессе глубокого познавания жизни, а не в бегстве от нее.

цитата:

по себе могу сказать, что когда я послал всех и обзавелся семьей с тремя детьми моя социальная хандра отвалилась от меня как грязь и теперь я смеюсь ей в харю.

Социальная хандра - это когда ничего не хочется делать? Или что это?

[more]Отсюда: http://www.lib.ru/KING/it1.txt

Он медленно поднимался по лестнице, сознавая, ясно сознавая, как тяжело
работает сердце. Кабум, катуд. Кабум, катуд. Он нервничал, когда чувствовал,
что сердце бьется не только в груди, но и в ушах и запястьях. Иногда, когда
такое случалось, он представлял себе, что сердце - вовсе не сжимающийся и
разжимающийся орган, а огромный диск в левой части груди со стрелкой
медленно и зловеще приближающейся к красной зоне. Ему не нравилась вся эта
чертовня, ему не нужна была эта чертовня. Что ему нужно было-так это хороший
ночной сон.
Но эта тупая идиотка, на которой он был женат, все еще висела на
телефоне.
- Я понимаю, Майкл... да... да, я... да, я знаю... но...
Продолжительная пауза.
- Билл Денбро? - воскликнула она, и снова ледяная сосулька пронзила его
ухо.
Он стоял за дверью спальни, пока к нему не вернулось нормальное
дыхание. Теперь оно было катуд, катуд, катуд: сердцебиение прекратилось. Он
быстро вообразил себе, яте стрелка медленно отступает от красного поля, и
затем отбросил это видение. Он был мужиком, да, настоящим мужиком, а не
печью с плохим термостатом. Он был в хорошей форме. Он был железный. И если
ей снова надо будет напомнить об этом, он рад будет ее проучить.
Он собрался было войти, затем передумал и постоял еще минуту, слушая,
но не особенно вникая в то, с кем она говорит, и что говорит, только слушая
интонацию ее голоса. И то, что он чувствовал, было старое, знакомое, тупое
бешенство.
Он встретил ее в чикагском баре для холостяков четыре года назад.
Разговор был очень легкий, потому что оба они служили в "Стэндард Брэндз
Билдинг", и у них были общие знакомые. Том работал у "Кинг и Лэндри,
ПабликРелейшнз", за сорок два доллара. Беверли Марш - так ее звали тогда -
была помощником дизайнера в "Делиа Фэшнз", за двенадцать долларов. "Делиа"
обслуживала вкусы молодежи - рубашки, блузы, шали и слаксы "Делиа" в больших
количествах продавались в магазинах, которые Делиа Калсман называла
"магазинами для молодежи", а Том - "магазинами для наркоманов". Том Роган
сходу узнал две вещи о Беверли Марш: она была желанна и она была ранима.
Менее, чем через месяц он узнал и третью: она была талантлива. Очень
талантлива. В ее небрежных набросках платьев и блуз он видел денежный станок
с редчайшими возможностями.
С "магазинами для наркоманов" надо покончить, думал он тогда, но до
времени не стал говорить об этом. Покончить с плохим освещением, с самыми
низкими ценами, мерзейшими выставками гденибудь в глубине магазина между
наркопринадлежностями и рубашками рокгрупп. Оставь все это говно для плохих
времен.
Он узнал о ней многое еще до того, как она поняла, что он всерьез
интересуется ею, и этого он как раз и хотел. Он всю жизнь искал подобную
женщину, и рванул к ней со скоростью льва, изготовившегося к прыжку на
медленно бегущую антилопу. Не то чтобы ее ранимость выступала на поверхность
- вы видели перед собой шикарную женщину, изящную, и при этом очень
аппетитную. Может быть, бедра были узковаты, зато выдающийся зад и хорошо
поставленные груди - лучшее, что он когдалибо видел. Том Роган любил грудь,
всегда любил, а высокие девочки почти никогда не оправдывали его надежд. Они
носили тонкие рубашки, и их соски сводили с ума, но, заполучив эти соски, вы
обнаруживали, что это все, что у них есть. Сами груди смотрелись как
набалдашники на комоде. "Зря только рука работала", - любил говорить
его сосед по комнате, впрочем сосед Тома был такой говнистый, что Том не
вступал с ним в дебаты.
О, она была великолепна, с этим ее воспламеняющим телом и шикарными,
ниспадающими на плечи красными волосами. Но она была слабая... какая-то
слабая. И будто посылала сигналы, которые только он мог принять. Были у нее
коекакие неприятные привычки: она много курила (но он почти что излечил ее
от этого), никогда не встречалась глазами с собеседником; ее беспокойный
взгляд только мельком касался его, и она тут же отводила глаза. У нее была
привычка слегка поглаживать локти, когда она нервничала; ее ухоженные ногти
были слишком коротки. Том заметил это, когда встретился с нею в первый раз.
Она отодвинула стакан белого вина, он увидел ее ногти и подумал: какие
короткие, верно, грызет их.
Львы, может быть, не думают, по крайней мере, не так, как думают
люди... но они видят. И когда антилопы уходят от источника, чуя пыльный
запах близящейся смерти, львы видят, как одна из них падает в хвосте стада,
может быть, потому что у нее повреждена нога, или она просто медлительнее
других... или у нее менее других развито чувство опасности. Не исключено
даже, что некоторые антилопы - и некоторые женщины - ХОТЯТ быть сломлены.
Вдруг он услышал звук, который резко вывел его из этих воспоминаний -
щелчок зажигалки.
Снова вернулась тупая ярость. Его живот наполнился неприятным теплом.
Курила. Она курила. Они провели несколько спецсеминаров на эту тему,
семинаров Тома Рогана. И вот она снова делает это. Да, она плохо, медленно
училась, но плохим учеником нужен хороший учитель.
- Да, - сказала она. - Угу. Ладно. Да... - она слушала, затем издала
странный, пьяный смешок, которого он никогда не слышал раньше. - Две вещи:
закажи мне комнату и помолись за меня. Да, о'кей... я тоже. До свидания.
Она клала трубку, когда он вошел. Он хотел было войти твердо и с криком
прекратить это немедленно, ПРЯМО сейчас, но когда он увидел ее, слова
застряли у него в горле. Он видел ее такой раньше, но не более двухтрех раз.
Один раз перед их первой большой выставкой, второй - когда была
предварительная демонстрация перед покупателямисоотечественниками, и третий
- когда они поехали в Нью-Йорк за награждением.
Она мерила комнату большими шагами, ночная сорочка с завязками плотно
облегала ее тело, из сигареты, зажатой между передними зубами (Боже, как он
ненавидел, как она выглядит с хабариком во рту), тянется через левое плечо
маленькое белое облачко, как дым из трубы локомотива.
Но его остановило именно ее лицо, оно подавило запланированный крик.
Его сердце ухнуло - кабамп! - и он поморщился, внушая себе, что он
почувствовал вовсе не страх, а только удивление, застав ее в таком виде.
Эта женщина оживала лишь в кульминации своего творчества. Это, конечно,
всегда было связано с карьерой. В такое время он видел перед собой женщину
совершенно отличную от той, какую так хорошо знал - женщину, которой до
лампочки его чувствительный радар страха, которая подавляла его своими
яростными вспышками. Женщина, которая выходила по временам из стресса, была
сильная, но легко возбудимая, бесстрашная, но непредсказуемая.
Щеки ее пылали. Широко открытые глаза искрились, в них не осталось и
намека на сон. Волосы потоком сбегали вниз по спине. И... О, смотрите,
друзья и ближние! Вы только посмотрите сюда! Она вытаскивает чемодан из
шкафа? Чемодан? О, Боже, да!
Закажи мне комнату... помолись за меня.
Нет уж, ей не нужна будет комната ни в каком отеле, во всяком случае в
обозримом будущем, потому что Беверли Роган останется здесь, дома, большое
спасибо, и тричетыре дня будет принимать пищу стоя.
Помолиться ей все же не мешает перед тем, как он разделается с нею.
Она кинула чемодан в ноги кровати и пошла к бюро. Открыла верхний ящик
и вытащила две пары джинсов и пару плисовых брюк. Бросила их в чемодан.
Снова к бюро, с сигаретой, пускающей дым через плечо. Она схватила свитер,
пару рубашек, одну из старых блуз, в которой идиотски выглядела, но
выбросить отказывалась. Кто бы ей ни звонил, человек этот не принадлежал к
кругу путешественниковаристократов.
Не то чтобы его волновало, кто именно ей звонил и куда она собиралась
ехать, все равно она никуда не поедет. Не это долбило его мозг, тупой и
больной от недосыпа и сверх меры выпитого пива.
Причиной была сигарета.
Она говорила, что выбросила их. Но, выходит, надула его -
доказательство было зажато в зубах. И так как она еще не заметила, что он
стоит в дверях, то он позволил себе удовольствие вспомнить две ночи, которые
уверили его в полном контроле над ней.
- Я не хочу, чтобы ты курила рядом со мной, - сказал он ей, когда они
приехали
домой с вечеринки в Лейк Форест. Это было в октябре. - Я вынужден
вдыхать это дерьмо на вечеринках и в офисе, но я не хочу дышать им, когда я
с тобой. Ты знаешь, на что это похоже? Я скажу тебе правду, хотя и
неприятную. Это все равно что есть чьито сопли.
Он ждал хотя бы слабой искры протеста, но она только посмотрела на него
робко, желая угодить. Ее голос был низким, и нежным, и послушным. - Хорошо,
Том.
- Брось ее тогда.
Она бросила. Том был в хорошем настроении весь остаток ночи.
Через несколько недель, выйдя из кинотеатра, она машинально зажгла
сигарету в вестибюле и закурила, пока они шли к матине через автостоянку.
Был ветреный ноябрьский вечер - ветер бил, как маньяк, в каждый квадратный
сантиметр обнаженной поверхности кожи. Том вспомнил запах озера - такое
бывает в холодные ночи - то был одновременно и запах рыбы, и запах какой-то
пустоты. Он позволил ей курить сигарету. Он даже открыл перед ней дверцу
машины. Он сел за руль, закрыл свою дверцу и затем сказал: - Бев?
Она вытащила сигарету изо рта, повернулась к нему, вопрошая, и он
разрядился: его тяжелая рука ударила ее по щеке - достаточно сильно, чтобы
рука задрожала, достаточно сильно, чтобы ее голова откинулась назад. Ее
глаза расширились от удивления и боли... и чего-то еще. Рука потянулась к
щеке, чтобы ощутить ее теплоту и дрожащую немоту. Она закричала: - Ооооо!
Том!
Он посмотрел на нее, его глаза сузились, рот улыбался небрежно. Он
оживился, с интересом ожидая, что будет дальше, как она станет реагировать.
Член в его брюках напрягался, но он едва ли замечал это. Это на потом. На
сейчас урок был в самом разгаре. Он еще раз разыграл происшедшее. Ее лицо.
Что это было за третье, едва мелькнувшее выражение? Первое удивление. Второе
- боль. Затем ностальгия?
Взгляд памяти... чьей-то памяти. Только одно мгновение. Она сама вряд
ли знала, что это было - мысль или выражение.
Теперь - что она не сказала. Он знал это, как знал собственное имя.
Она не сказала: "Сукин сын!"
Не сказала: "До свидания, город настоящих мужчин".
Не сказала: "Все, Том".
Она только посмотрела на него ранеными, карими глазами и произнесла: -
Зачем ты сделал это?
Затем пыталась сказать еще что-то, но - залилась слезами.
- Выброси ее.
- Что? Что, Том? - Ее косметика растеклась по лицу грязными следами. Он
не обращал на это внимания. Ему даже нравилось видеть ее такой. Лицо было
грязным, но в нем было что-то сексуальновозбуждающее. Сучье.
- Сигарета. Выброси ее.
Она поняла. И почувствовала себя виноватой.
- Я просто забыла! - закричала она. - Это все!
- Выброси ее, Бев, или ты получишь еще одну пощечину!
Она открыла окно и выбросила сигарету. Затем повернулась к нему, ее
лицо было бледное, испуганное и какое-то суровое.
- Ты не можешь... ты не должен бить меня. Это плохой фундамент для
дальнейших отношений. - Она пыталась найти нужный взрослый тон, но у нее не
получалось. Он подавил ее. Он был с ребенком в этой машине. Чувственным,
адски возбуждающим, но ребенком.
- Не могу и не должен - две разные вещи, девочка, - сказал он. Он едва
сдерживал свое ликование. - И я один решаю, что будет составлять наши
дальнейшие отношения, а что нет. Если ты можешь жить с этим, отлично. Если
нет, ты можешь пойти пешком. Я не остановлю тебя. Я, может быть, вытолкну
тебя в жопу, но не остановлю! Это свободная страна. Что еще мне сказать?
- Ты уже, вероятно, достаточно сказал, - прошептала она, и он ударил ее
снова, сильнее, чем в первый раз, потому что ни одна девка никогда не должна
перечить Тому Рогану. Он бы стукнул королеву английскую, если бы она
вздумала перечить ему.
Щекой она ударилась о дверцу. Рука ее схватилась за ручку, а затем
упала. Она просто забилась в угол, как кролик, одной рукой закрыв рот, глаза
большие, влажные, испуганные. Минуту Том смотрел на нее, затем вышел из
машины и обошел ее сзади. Он открыл ее дверпу. Он дышал черным ветреным
ноябрьским воздухом, и до него явственно доносился запах озера.
- Ты хочешь выйти, Бев? Я видел, как ты потянулась к ручке дверцы,
поэтому я думаю, что ты, должно быть, хочешь выйти, О'кей. Хорошо. Я просил
тебя что-то сделать, и ты сказала, что сделаешь. Потом ты не сделала. Так ты
хочешь выйти? Давай. Выходи. Что за черт! Выходи. Ты хочешь выйти?
- Нет, - прошептала она.
- Что? Мне не слышно.
- Нет, я не хочу выйти, - сказала она немного громче.
- У тебя что, эмфизема от этих сигарет? Если ты не можешь говорить, я
дам тебе мегафон, черт возьми. Это твой последний шанс, Беверли. Скажи
громко, чтобы я мог слышать тебя: ты хочешь выйти из этой машины или ты
хочешь вернуться со мной?
- Хочу вернуться с тобой, - сказала она, и схватилась руками за
рубашку, как маленькая девочка. Она не смотрела на него. Слезы скользили по
ее щекам.
- Ладно, - сказал он. - Прекрасно. Но сначала ты скажешь это мне, Бев.
Ты скажешь: "Я не буду курить в твоем присутствии, Том".
Теперь она смотрела на него, глаза у нее были раненые, молящие,
непонятные. "Ты можешь меня заставить сделать это" говорили ее глаза, - но,
пожалуйста, не надо. Не надо, я люблю тебя, может это кончиться?
- Нет - не могло.
- Скажи это.
- Не буду курить в твоем присутствии, Том.
- Хорошо. Теперь скажи: "Прости".
- Прости, - повторила она глухо.
Сигарета, дымясь, лежала на тротуаре, как отрезанный кусок взрывателя.
Люди, выходящие из театра, смотрели на них - на мужчину, стоящего около
открытой дверцы "Беги" последней модели, и на женщину, сидящую внутри: руки
прижаты к губам, голова откинута назад, волосы ниспадают золотом в
сумеречном свете.
Он раздавил сигарету. Размазал ее по тротуару.
- Теперь скажи: "Я никогда не сделаю этого без твоего разрешения".
- Я никогда...
Она начала икать.
...никогда... ннн...
- Скажи это, Бев.
...никогда не сделаю этого. Без твоего разрешения.
Он захлопнул дверцу и вернулся назад, на свое место водителя. Он сидел
за рулем и вез их назад, к ним домой, в центр города. Никто из них не сказал
ни слова. Одна половина отношений была улажена на автостоянке, вторая -
через сорок минут, в постели Тома.
- Не хочу заниматься любовью, - сказала она. Он увидел в ее глазах
другую правду и напряженный клитор между ногами, и когда он снял ее блузку,
ее соски были каменнотвердые. Она застонала, когда он потер их, и
сладострастно вскрикнула, когда он стал сосать сначала один, потом другой,
безостановочно массируя их. Она взяла его руку и сунула ее между ног.
- Я думал, ты не хочешь, - сказал он, и она отвернула свое лицо... но
не дала уйти его руке, и движение ее губ ускорилось.
Он толкнул ее на постель... и теперь он был мягкий, нежный, не рвал ее
нижнее белье, а снимал его с тщательной осторожностью, что отдавало
жеманством.
Войти в нее было подобно тому, чтобы войти в изысканную смазку.
Он двигался в ней, используя ее, но позволяя также ей использовать его,
и она кончила первый раз почти сразу, крича и вдавливая ногти в его спину.
Потом они раскачивались в длинных, медленных ударах и где-то там он подумал,
что она снова кончает. Он подумал о счетах на работе, что у него будет все
о'кей. Потом она начала делать более быстрые движения, ее ритм в конце
концов растворился в диком оргазме. Он посмотрел на ее лицо - мазки туши,
размазанную губную помаду, и почувствовал исступление.
Она дергалась бедрами сильнее и сильнее - в те дни между ними не было
никакой пропасти, и их животы ударялись друг о друга все более быстрыми
шлепками.
В конце она закричала и потом укусила его плечо своими маленькими
ровными зубами.
- Сколько раз ты кончила? - спросил он ее, когда они приняли душ.
Она отвернула лицо, и когда заговорила, голос ее был настолько тихий,
что он еле уловил его. - Ты не об этом должен спрашивать.
- Нет? Кто тебе сказал это? Мистер Роджерс?
Он взял ее лицо рукой, большой палец глубоко вошел в одну щеку,
остальные сжали вторую, между ними в ладони прятался подбородок.
- Ты разговариваешь с Томом, - сказал он. - Слышишь меня, Бев? Скажи
папе.
- Три, - неохотно сказала она.
- Хорошо, - сказал он. - Можешь взять сигарету.
Она посмотрела на него недоверчиво, ее красные волосы рассыпались по
подушке, на ней не было ничего, кроме трусиков. Просто смотреть на нее вот
так заставляло его машину работать снова. Он кивнул.
- Продолжай, - сказал он. - Все верно.
Через три месяца они официально поженились. Пришло двое его друзей и
один ее, которого звали Кей Маккол; Том назвал его "трахатель грудастых
феминисток".
Все эти воспоминания прошли через мозг Тома в доли секунды, как быстрая
съемка, когда он стоял в дверях, наблюдая за ней. Она зарылась в нижнем
ящике
шкафа, и сейчас кидала в чемодан нижнее белье - не то, что он любил,
скользящие атласные и гладкие шелковистые трусики; это был хлопок, хлопок,
как для маленькой девочки, уже полинявший. Хлопчатобумажная ночнушка,
которая выглядела словно из "Маленького домика в прериях". Она пошарила в
глубине нижнего ящика, чтобы посмотреть, что еще можно положить.
Между тем Том Реган прошел по ворсистому коврику к гардеробу. Ноги у
него были голые и поступь бесшумная, как дуновение бриза. Сигарета. Вот что
на самом деле свело его с ума. Прошло много времени с тех пор, как она
получила свой первый урок. С тех пор были другие уроки, много других, и были
жаркие денечки, когда она носила блузы с длинными рукавами или даже глухие
свитера, застегнутые по самую шею. Серые дни, когда она носила
солнцезащитные очки. Но тот первый урок был таким неожиданным и
основательным...
Он забыл телефонный звонок, который разбил его сон. Сигарета. Если она
курила, значит, забыла Тома Рогана. Временно, конечно, только временно, но
даже временно было чертовски долго. Что могло ее заставить забыть - не имело
значения. Такое не должно случаться в доме ни по какой причине.
На внутренней стороне дверцы шкафа висел на крючке широкий черный
кожаный ремень. На нем не было пряжки - он давно ее снял. На том конце, где
была пряжка, он был сдвоен, и эта сдвоенная часть образовала петлю, в
которую Том Роган сейчас засунул руку.
"Том, ты плохо вел себя! - говорила иногда его мать - впрочем вернее
было бы сказать не "иногда", а "часто". - Иди сюда, Томми. Я должна тебя
выпороть". Жизнь его в детстве шла от .порки до порки. В конце концов он
сбежал в Викита Колледж, но, очевидно, полное бегство невозможно - он
продолжал слышать ее голос во сне: "Иди еюда, Томми. Я должна тебя выпороть.
Выпороть..."
Он был самым старшим из четверых. Через три месяца после рождения
младшего Ральф Роган умер - ну, "умер", может быть, не слишком точное слово;
вернее было бы сказать "покончил с собой" поскольку щедро плеснул щелока в
стакан джина и залпом выпил эту адскую смесь, сидя в спальне. Миссис Роган
нашла работу на заводе Форда. Том, хотя ему было только одиннадцать, стал в
семье мужчиной. И если он баловался, если младенец запачкал пеленки после
ухода сиделки и они оставались грязными, когда мама возвращалась домой...
если он забыл перевести Меган на углу Броуд Стрит после яслей и эта носатая
миссис Гант видела... если он, случалось, смотрел "Американ Бэндстрэен", а
Джо в это время устраивала беспорядок на кухне... по любому поводу из тысячи
возможных... уложив малышей в постели, мать вытаскивала огромную палку и
приговаривала как заклинание: "Иди сюда, Томми. Я должна тебя выпороть".
Лучше пороть, чем быть поротым.
И даже если он ничему больше не научился на широкой дороге жизни, этому
уж он научился.
Том еще раз прищелкнул свободным концом ремня и сжал его в кулаке. Это
давало чувство уверенности и превосходства. Кожаный ремень спускался из его
сжатого кулака, как мертвая змея. Головная боль прошла.
Она нашла то, что искала в глубине ящика: старый белый хлопчатобумажный
бюстгальтер с чашечками. Мысль о том, что этот поздний звонок мог быть от
любовника, возникла у него в голове и тут же исчезла. Это было бы забавно.
Женщина, собирающаяся встретиться с любовником, не берет выцветшие блузки и
хлопчатобумажное белье. Она бы не могла.
- Беверли, - сказал он мягко, и она тут же, вздрогнув, с широко
открытыми глазами, распущенными волосами, повернулась к нему.
Ремень поколебался... немного опустился. Он уставился на нее, опять
почувствовав легкий толчок беспокойства. Да, вот так она смотрела перед
большими шоу, и он понимал, что то была смесь страха и некой агрессивности,
голова ее словно была наполнена светильным газом; одна искра - и взорвется.
Она рассматривала эти шоу не как возможность отколоться от "Делиа Фэшнз",
открыть свое дело и перестроить свою жизнь и даже судьбу. Будь это так, у
нее все сложилось бы наилучшим образом. Но она была слишком талантлива,
чтобы удовлетвориться этим. Она рассматривала эти шоу как своего рода
суперэкзамен, на котором ее оценивают строгие учителя. В этих случаях перед
ней возникало некое существо без лица. И называлось это безликое существо -
власть.
И сейчас лицо ее с широко раскрытыми глазами выражало такую
нервозность. И не только лицо. Вокруг нее была как бы видимая глазу аура,
излучавшая высокое напряжение, и это внезапно сделало ее еще более
привлекательной и более опасной, чем она казалась ему годами. Он испугался,
потому что та Она, какую он сейчас видел, была существенной частью той,
какая соответствовала бы его желанию, той, какую он делал.
Беверли выглядела шокированной и испуганной. Но при этом - бешено
возбужденной. Ее щеки пылали горячечным румянцем, лоб блестел, а под нижними
веками обозначились белые дорожки, которые выглядели как вторая пара
глаз.
И изо рта все еще торчала сигарета, теперь слегка под углом, вылитый
Рузвельт, черт возьми! Сигарета! Вид ее вызывал тупую ярость, снова
захлестнувшую его зеленой волной. Смутно, где-то на задворках мозга, он
вспомнил, как она сказала ему однажды ночью из темноты, сказала бесцветным,
равнодушным голосом: "В один прекрасный день ты просто зайдешь слишком
далеко и это будет конец. Прибьешь".
Он ответил: "Ты поступай, как я тебе говорю, Бев, и этот день никогда
не придет".
Теперь, прежде чем ярость вычеркнула все, ему стало интересно, придет
ли в конце концов этот день?
Сигарета. Черт с ним, со звонком, упаковыванием, странным выражением ее
лица. Они будут разбираться с сигаретой. Затем он будет иметь ее. А затем уж
они смогут обсудить все остальное. К тому времени это, быть может, покажется
важным.
- Том, - сказала она, - Том, я должна...
- Ты куришь, - сказал он. Его голос казался пришедшим издалека, как
будто по очень хорошему радио. - Похоже, ты забыла, девочка. Где ты их
прячешь?
- Смотри, я брошу ее, - сказала она и пошла к двери р ванную комнату.
Она швырнула сигарету - даже отсюда он мог видеть отпечатки зубов на фильтре
- в унитаз сортира. Фссссс. Она вышла. - Том, это был старый приятель. Один
старый, старый приятель. Я должна...
- Заткнись, вот что ты должна! - закричал он. - Заткнись немедленно!
Но страх, который он хотел увидеть-страх перед ним - его не было на ее
лице. Страх был, но он исходил из телефона, а не от него. Она как будто не
видела ремень, не видела ЕГО, Тома, и он почувствовал легкое беспокойство.
БЫЛ ли он здесь? Глупый вопрос, но БЫЛ ли он, в самом деле?
Вопрос этот был настолько ужасным и стихийным, на какое-то мгновенье он
в страхе почувствовал что его "я" полностью оторвалось от корней и подобно
перекатиполю перекатывается бризом. Потом он обрел себя. Он был здесь, все в
порядке, он был здесь, он. Том Роган, Том - черт возьми - Роган, и если эта
спятившая девка не выпрямится и не ударится в бегство в следующие секунд
тридцать, она будет выглядеть как выброшенная из быстроидущего вагона.
- Я должен выпороть тебя, - сказал он, - очень сожалею, девочка.
Да, он и раньше видел эту смесь страха и агрессивности. Но сейчас это
впервые обращалось к нему.
- Убери эту штуку, - сказала она. - Я должна ехать в О'Хара как можно
быстрее.
Ты здесь. Том? А?
Он отбросил эту мысль. Полоска кожи, которая когдато была ремнем,
медленно раскачивалась перед ним, как маятник. Его глаза вспыхнули, а затем
задержались на ее лице.
- Послушай меня, Том. В моем родном городе опять беда. Очень большая
беда. Тогда у меня был приятель. И думаю, он мог бы стать моим другом, если
бы не разница в возрасте. Ему было всего одиннадцать лет и он страшно
заикался. Сейчас он новеллист. Я думаю, ты даже читал одну из его книг...
"Черные пороги"?
Она искала его лицо, но его лицо было бесстрастно. Был только ремень,
маятником качающийся взад-вперед, взад-вперед. Он стоял, слегка склонив
голову и расставив ноги. Потом она пробежала рукой по своим волосам -
встревоженно - как будто озабочена множеством важных вещей и как будто
просто не замечала ремня, засевший в нем, страшный вопрос снова всплыл в его
голове: Ты там? Ты уверен?
- Та книга неделями лежала здесь, но я никогда не видела связи. Может,
я бы заметила какую-то связь, но мы все сейчас старше, и я просто давным
давно не думала о Дерри. Словом, у Билла был брат, Джордж, и Джорджа убили
перед тем, как я понастоящему узнала Билла. Он был убит. И затем, на
следующее лето...
Но Том достаточно наслушался ереси отовсюд ...

 Отправлено: 26.08.08 03:01. Заголовок: Rimanez, спасиб, чув..

... у. Он близко подошел к ней,
отведя правую руку, как человек, собирающийся бросить копье. Ремень
просвистел в воздухе. При его приближении Беверли пыталась было ускользнуть,
но ее правое плечо ударилось о дверь ванной комнаты, и прозвучал сочный
удар; ремень пришелся по ее левому предплечью, оставив красную полосу.
- Буду пороть тебя, - повторил Том. Голос у него был спокойный, в нем
даже слышалось сожаление, но его зубы оскалились в белую ледяную улыбку. Он
хотел видеть тот ее взгляд, взгляд, полный страха, ужаса и стыда, тот взгляд
который говорил: "Да, ты прав, я заслуживала это", тот взгляд, который
говорил: "Да, ты здесь, да, я чувствую твое присутствие". Затем могла прийти
любовь, и все бы образовалось, потому что он какникак любил ее. Они могли бы
даже, если бы она захотела, подискутировать о том, кто и зачем звонил. Но
это должно было прийти позже. Сейчас обучение в самом разгаре. Как всегда.
Сначала пороть - раз, потом иметь - два.
- Жаль, девочка.
- Том, не делай э...
Он раскачал ремень и увидел, как он лизнул ее бедро. Щелканье ремня
доставило ему удовлетворение, когда он ударил ей по ягодицам. И...
И, Господи Иисусе, она схватила его! Она схватила ремень!
На какое-то мгновение Том Роган был настолько ошарашен этим неожиданным
актом непослушания, что почти потерял из виду наказываемую, только петля
оставалась зажатой в его кулаке.
Он дернул ремень назад.
- Никогда не хватай ничего у меня из рук, - сказал он хрипло. - Ты
слышишь меня? Если еще когда-нибудь это сделаешь, месяц будешь писать
малиновым сиропом.
- Том, прекрати, - сказала она, и сам ее тон взбесил его - она
говорила, как старший на игровой площадке с шестилеткой.
- Я должна ехать. Это не шутка. Люди погибли, и я дала обещание
давнымдавно...
Том не слышал. Он взревел и бросился к ней, с опущенной головой, в
руках бессмысленно качался ремень. Он ударил ее, протащив от дверного
прохода вдоль стены спальной. Он отводил руку назад, бил ее, отводил руку
назад, бил ее, отводил руку назад, бил ее. Потом, утром, он, поднеся руку к
глазам, будет глотать кодеиновые таблетки, но сейчас он ничего не сознавал,
кроме того, что она не повинуется ему! Она не только курила, она пыталась
схватить у него ремень, - о люди! о друзья и ближние! - она сама напросилась
на это, и он будет свидетельствовать перед троном Всевышнего, что она должна
получить сполна.
Он протащил ее вдоль стены, раскачивая ремень, осыпая ее ударами. Она
подняла руки, чтобы защитить лицо, но он бил по всему остальному. В тишине
комнаты щелкал ремень. При этом она не кричала, не умоляла прекратить, как
бывало раньше. Хуже того - она не плакала, как обычно. Слышно было только
щелканье ремня и их дыхание, его - тяжелое и хриплое, ее - учащенное и
легкое.
Она задела за кровать и за туалетный столик у кровати. Ее плечи были
красными от ударов ремня. Волосы растекались огнем. Он тяжело двигался за
ней, медлительный, но огромный - он играл в сквош, пока не повредил себе
Ахиллесово сухожилие два года назад, и с тех пор, без контроля, сильно
прибавил в весе, но мускулатура осталась прежней - прочные снасти в тучном
теле. Все-таки он был немного встревожен своим дыханием.
Она потянулась к туалетному столику - он подумал, она спрячется за него
или, быть может, попытается уползти под него. Вместо этого она взяла...
повернулась... и вдруг воздух наполнился летящими снарядами. Она бросала в
него косметику. Бутылка "Шантильи" ударила его между сосками, упала ему на
ноги, разбилась. Он утопал в запахе духов.
- Кончай! - взревел он. - Кончай, сука!
Но она не прекратила - ее руки парили над туалетным столиком,
заставленным разными стекляшками, хватая все, что ни попадя и бросая это в
него. Он дотронулся до своей груди, куда его ударила бутылочка "Шантильи",
не в состоянии поверить, что она посмела поднять на него руку, хотя разные
предметы продолжали летать вокруг. Стеклянная пробка бутылки порезала его.
Это был даже не порез, а чуть больше, чем треугольная царапина, но была ли в
комнате некая красноволосая леди, которая увидит восход солнца из больничной
койки? О да, была. Некая леди, которая... Баночка с кремом ударила его над
правой бровью с внезапной, зловещей силой. Он услышал тупой звук,
по-видимому, внутри головы. Белый свет вспыхнул над полем зрения правого
глаза, и он отступил на шаг с открытым ртом. Теперь тюбик крема "Нивеа"
попал ему в живот с легким шлепаньем, и она - неужели? возможно ли это? -
да! Она кричала на него!
- Мне нужно в аэропорт, сукин сын! Ты слышишь меня? У меня дело, и я
еду! И ты уйдешь с дороги, потому что Я УЕЗЖАЮ!
Кровь прилила к его правому глазу, зудящему и горячему.
Некоторое время он стоял, уставясь на нее, как будто никогда не видел
ее раньше. В каком-то смысле, и не видел... Ее груди отяжелели. Лицо пылало.
Губы были злобно втянуты. Она все повыкидывала с туалетного столика. Склад
снарядов опустошился. Он все еще мог прочитать страх в ее глазах... но это
все еще был не страх перед ним.
- Ты положишь все вещи назад, - сказал он, стараясь не задыхаться. Это
было бы нехорошо, отдавало бы слабостью- Затем ты положишь назад чемодан и
пойдешь в постель. И если ты все это сделаешь, я, может быть, не буду бить
тебя слишком сильно. Может быть, ты сможешь выйти из дому через два дня
вместо двух недель.
- Том, послушай меня, - она говорила медленно. Ее взгляд был очень
ясный. - Если ты приблизишься ко мне снова, я убью тебя. Ты понимаешь это,
ты, лохань с кишками? Я убью тебя.
И вдруг - может потому, что лицо ее выражало ясное отвращение,
презрение к нему, может, потому что она назвала его лоханью с кишками, или
потому, что грудь ее мятежно поднималась и опускалась - его охватил страх.
Это была не почка, не цветок, а целый - черт возьми - САД страха - ужасный
страх, что его ЗДЕСЬ нет.
Том Роган рванулся к жене, на этот раз без вопля. Он подошел тихо, как
торпеда, прорезающая воду. Теперь он намеревался не просто бить и подчинять
ее, а сделать с ней то, чем она так опрометчиво угрожала ему.
Он думал, что она убежит. Возможно к ванной. Или к лестнице. Вместо
этого она стояла, не двигаясь с места. Ее бедро ударялось о стену, когда она
легла на туалетный столик, и стала толкать его вперед, на него, сломав до
основания два ногтя, поскольку потные ладони сделались скользкими.
На какое-то мгновение туалетный столик пошатнулся, затем она снова
подалась вперед. Столик завальсировал на одной ножке, зеркало ухватило свет
и отразило короткую плавающую тень аквариума на потолке, затем он закачался
впередназад. Край его ударил Тома по бедрам и он свалился. Раздался
мелодичный перезвон бутылочек, они опрокинулись и разбились. Он видел, как
зеркало падает на пол слева от него, поднес руку к глазам, чтобы защитить их
и выпустил ремень. Стекло рассыпалось по полу. Он почувствовал режущую боль,
показалась кровь.
Теперь она плакала, ее дыхание перешло в высокие рыдания. Сколько раз
она представляла себе, как бросает его, бросает этого тирана, как она
бросила когдато тиранаотца, удрав в ночь и заранее затолкав сумки в багажник
своего "Катласса". Она была не настолько глупа, чтобы не понимать - даже в
разгар этой невероятной бойни
- что она не любила Тома и никоим образом не любит его сейчас. Но это
не мешало ей бояться его... ненавидеть его... и презирать себя за то, что
выбрала его по Каким-то неясным причинам, похороненным в те времена, которые
вроде бы канули в прошлое. Ее сердце не разбивалось; оно словно сгорало
вгруди, таяло. Она боялась, что огонь ее сердца может уничтожить рассудок.
И сверх того, на задворках ее разума, ноющей болью отдавался сухой
голос Майкла Хэнлона: "Оно вернулось, Беверли... оно вернулось... и ты
обещала..."
Туалетный столик качнулся. Раз. Два. Третий раз. Казалось, он дышит.
Двигаясь в возбуждении - уголки ее рта конвульсивно дергались, - она
быстро обогнула туалетный столик, на цыпочках ступая по разбитому стеклу, и
схватила ремень как раз в тот момент, когда Том накренил его. И тут же
выпрямилась, рука скользнула в петлю. Она стряхнула волосы с глаз, наблюдая
за его движениями.
Том встал. Осколок зеркала порезал ему щеку. Диагональный порез -
тонкая линия, похожая на ту, что рассекла бровь. Он искоса смотрел на
Беверли, медленно вставая на ноги, и она видела капли крови на его шортах.
- Ты дашь мне этот ремень, - сказал он.
Но она повертела ремень в руке и посмотрела на него с вызовом.
- Прекрати это, Бев. Немедленно.
- Если ты подойдешь ко мне, я вышибу из тебя все говно, - эти слова, к
ее великому удивлению, исходили из ее рта.
А кто этот троглодит в окровавленных шортах? Ее муж? Ее отец? Любовник,
которого она привела в колледж, и который однажды ночью разбил ей нос,
просто из прихоти? ПОМОГИ
МНЕ ГОСПОДИ, подумала она. ГОСПОДЬ сейчас поможет: мне. А ее рот
продолжал:
- Я могу это сделать. Ты толстый и неповоротливый, Том. Я уезжаю, и,
думаю, там останусь. Это, наверное, все.
- Кто этот парень, Денбро?
- Забудь это. Я была...
Она слишком поздно поняла, что вопрос он задал просто, чтобы отвлечь
ее. Он приблизился к ней, когда у него с губ слетало последнее слово. Ремень
в ее руках по дуге рассек воздух, и звук, который он издал, когда рассек ему
рот, был подобен звуку упрямой пробки, вырвавшейся из бутылки.
Он взвыл и зажал рот руками, в расширившихся глазах были боль и
удивление. Между пальцами по рукам полилась кровь.
- Ты разбила мне рот, сука! - закричал он. - О, Бог мой, ты разбила мне
рот!
Он опять пошел на нее, с вытянутыми руками, рот - мокрое красное пятно.
Его губы разорвались в двух местах. Из переднего зуба была выбита коронка.
Она увидела, как он выплюнул ее. Какая-то часть ее существа, больная и
стонущая, была вне этой сцены и хотела бы закрыть глаза. Но та, другая
Беверли, чувствовала экзальтацию приговоренного к смертной казни
заключенного, вырвавшегося на свободу по прихоти землетрясения. Той Беверли
все это очень нравилось. Я хочу, чтобы ты это проглотил! Чтобы ты этим
подавился!
Именно та Беверли раскачала ремень в последний раз - ремень, которым он
сек ее по ягодицам, по ногам, по грудям. Ремень, который он испробовал на
ней бессчетное число раз за последние четыре года. Количество ударов
зависело от того, насколько ты провинилась. Том приходит домой и обед
холодный? Два удара ремнем. Бев много работает в студии и забывает звонить
домой? Три удара ремнем. О, посмотритека - Бев получила еще один вызов в
полицию за нарушение стоянки. Один удар ремнем - по груди. Он был добрым. Он
редко бил до синяков. Она не испытывала сильной боли. Кроме боли унижения
еще большую боль причиняло то, что она сознавала: что-то в ней жаждало этой
боли. Жаждало унижения.
"Последний раз плачу за все", - подумала она и раскачала ремень. Она
размахнулась, медленно размахнулась сбоку, и ремень наотмашь ударил его по
яйцам с резким звухом
- словно женщина выбивает коврик. Это было все, что требовалось. Вся
агрессия моментально вышла из Тома Рогана,
Он издал тонкий, бессильный крик и упал на колени, как в молитве. Его
руки были между ног. Голова откинута назад. На шее натянулись жилы. На лице
- гримаса страшной боли. Его левое колено неуклюже опустилось на толстый,
острый осколок разбитой бутылочки из-под духов, и он медленно откатился на
один бок, как кит. Одной рукой обхватил раненое колено.
"Кровь, - подумала она. Боже мой, у него везде кровь".
"Он выживет, - холодно ответила новая Беверли - Беверли, которая
воспряла от телефонного звонка Майкла Хэнлона. Такие, как он, всегда
выживают. Ты только давай, уматывай отсюда, пока он не решит, что хочет еще
музицироегГп. Или пока не решит спуститься в подвал и достать свой
Винчестер".
Она выпрямила спину и почувствовала боль в ноге, порезанной стеклом от
разбитого туалетного зеркала. Она наклонилась, чтобы взять ручку чемодана.
При этом не сводила с него глаз. Она спиной открыла дверь и, пятясь, прошла
в холл. Чемодан она держала перед собой обеими руками. Порезанная нога
оставляла кровавые отпечатки. Добравшись до лестницы, она развернулась и
быстро пошла вниз, не разрешая себе думать и полагая, что у нее не осталось
никаких связных мыслей, по крайней мере, на данный момент.
Она почувствовала, как что-то хлестнуло ее по ноге, и закричала.
Потом взглянула вниз и увидела, что то был конец ремня. Он все еще
висел у нее на руке, и в тусклом свете еще сильнее напоминал мертвую змею.
Она с отвращением бросила ремень через перила и увидела, как он упал вниз на
дорожку в холле.
У подножия лестницы она схватила конец ночной рубашки и стянула ее
через голову. Рубашка была в крови, она не может ни секунды оставлять ее на
себе. Беверли отбросила рубашку в сторону и она, как парашют, упала на
цветок каучуконос в дверях гостиной. Голая Беверли наклонилась к чемодану.
Ее соски были холодные, твердые, как пули.
- Беверли, подними свою жопу наверх!
Она схватила ртом воздух, дернулась, затем снова наклонилась к
чемодану. Она открыла чемодан и выгребла трусы, блузу, старую пару "Левис".
Она швырнула все у двери, в то время как ее глаза продолжали следить за
лестницей. Но Том не появлялся наверху. Он крикнул ее имя еще дважды, и
каждый раз она уходила от этого звука, а глаза ее охотились, губы
оттягивались от зубов в бессознательной гримасе.
Она рванула пуговицы блузки через прорези. Две верхние пуговицы
отлетели, и она подумала, что выглядиткак проституткапочасовик, ищущая
последнюю халтуру перед ночным звонком.
- Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА! ДЕРЬМОВАЯ СУКА!
Она закрыла и защелкнула чемодан. Кусочек блузки торчал оттуда, как
язычок. Она всего один раз, быстро осмотрелась вокруг, подозревая, что
никогда больше не увидит этот дом.
В этой мысли она нашла облегчение, открыла дверь и вышла. Она прошла
три квартала, совершенно не соображая, куда идет, когда поняла, что ноги у
нее до сих пор голые. Левая, которую она порезала - тупо ныла. Надо
что-нибудь надеть на ноги. Было два часа ночи. Ее бумажник и кредитки
остались дома. Она пощупала в карманах джинсов и не нашла ничего, кроме
обрывков ткани. У нее не было ни цента, ни пенни. Она оглянулась на свой
жилой квартал - симпатичные домики, ухоженные лужайки и посадки, темные
окна.
И вдруг начала смеяться.
Беверли Роган сидела на каменной ограде и смеялась. Между ногами у нее
стоял чемодан. Высыпали звезды, и какие же они были яркие! Она запрокинула
голову, засмеялась им, и ощутила душевный прилив; волной унесло и очистило
ее, и то была сила настолько мощная, что любая сознательная мысль
отсутствовала; только голос крови невнятно говорил в ней о каком-то желании,
о каком именно - ее не интересовало. Приятно было чувствовать, что всю ее
заполняет тепло. Желание, подумала она, и снова внутри нее поднялась волна
прилива.
Она смеялась звездам, испуганная, но свободная - ее страх, был острый,
как боль, и сладкий, как спелое октябрьское яблоко, и когда свет вошел в
верхнюю спальню дома, у которого была эта каменная стена, она взялась за
ручку чемодана и ушла в ночь, смеясь и смеясь...

[/more

 Отправлено: 26.08.08 11:44. Заголовок: СЕРЁГА пишет: а так..

СЕРЁГА пишет:

цитата:

а так не хочется. Хочется просто работать, а все остальное время лежать на кровати и читать художественную книжку

Да, это мне знакомо. В основе этого лежит страх неизвестного. Ведь чтобы куда-то окунуться с головой надо туда прыгнуть, т.е. стать вовлеченным, действовать согласно чему-то внешнему, изменяться, реагировать, развиваться, добиваться, стремиться, а это же суета. Да это суета, но не бессмысленная, это важный аспект человеческой жизни, в которой можно максимально себя познать. Просто нужно изменить отношение к нему и воспринимать это не как каторгу, а как интересную игру.

Я тоже раньше думал, что это лишняя суета только мешает, но не надо сразу ориентироваться на людей, которые уже отработали в себе социальную активность. Они потому и могут лежать на диване и читать книжки что для них это уже пройденный этап и они свободны от этой деятельности. Если взять например Ошо, у которого было куча золотых часов и ролсов, и который иногда потрахивал своих учениц, то это как раз и говорит о развитии его нижних центров, хотя отсутствие этого никак бы и не сказалось на его праздновании жизни. А если в эти же условия поместить человека не реализованного в социальной деятельности, то упущение этого аспекта будет как якорь висеть над ним и жизнь вокруг этого человека выстроится таким образом чтобы он мог познать себя и в социальной жизни.

Зачем самому себе противоречить, говорить что нужно сделать так чтобы жизнь максимально тебя била и лежать защищенным с книжкой на теплом диване у родственников на шее.
Чтобы жизнь максимально тебя била нужно наоборот
- завести кучу детей и чтобы все они болели разом
- не просить помощи у близких, а наоборот помогать им
- взять весь семейный быт на себя
- устроиться на несколько работ
- подрабатывать бесплатно по вечерам на телефоне доверия или в больнице
- завести дачу в тайге, машину советскую
- регулярно жертвовать на строительства храмов, мечетей, синагог
- добровольно убираться в подъезде и на придомовой територрии
- на работе брать доп нагрузки и ответственность за все косяки на себя
Хотя это тоже будет дисбаланс, но зато с помощью него можно увидеть свой баланс, стать гармоничнее.

СЕРЁГА пишет:

цитата:

Социальная хандра - это когда ничего не хочется делать? Или что это?

Это закрытость от всего нового на этих уровнях. Мотивации и не будет когда в танке.

 Отправлено: 27.08.08 15:12. Заголовок: Rimanez пишет: Чтоб..

Rimanez пишет:

цитата:

Чтобы жизнь максимально тебя била нужно наоборот - завести кучу детей и чтобы все они болели разом - не просить помощи у близких, а наоборот помогать им - взять весь семейный быт на себя - устроиться на несколько работ - подрабатывать бесплатно по вечерам на телефоне доверия или в больнице - завести дачу в тайге, машину советскую - регулярно жертвовать на строительства храмов, мечетей, синагог - добровольно убираться в подъезде и на придомовой територрии - на работе брать доп нагрузки и ответственность за все косяки на себя

Раминец, а ты садист ;-) Ну или мазохист - с какой стороны посмотреть ;-)

 Отправлено: 01.09.08 11:35. Заголовок: vovick пишет: Рамин..

vovick пишет:

цитата:

Раминец, а ты садист ;-) Ну или мазохист - с какой стороны посмотреть ;-)

Если давать умозаключения, то - да!

 Отправлено: 07.12.11 03:59. Заголовок: Чего-то понравилась ..

Чего-то понравилась фотка

 Отправлено: 08.12.11 21:05. Заголовок: СЕРЁГА Я прочитал п..

СЕРЁГА
Я прочитал про офигительную штуку!
Оказывается в Тибете нормальные пацаны имели ящик для медитаций! Три спинки высотой 60 см, одна 75.
Я тут померил, длина вроде где-то 80 см, ширина 50-60 должны быть. Сидели с прямой спиной, скрестив ног, часто даже не касаясь спинки спиной.
Даже так спали, пропустив специальную веревку под коленями и как-то закрепив над головой что ли.
Это ж в два раза меньше гроба! Меня поразила площадь, реально необходимая человеку для достижения просветления (ну или чего-нибудь подобного).

 Отправлено: 09.12.11 08:32. Заголовок: СЕРЁГА пишет: ain-2..

СЕРЁГА пишет:

цитата:

ain-2, Денис Зикеев прав?

Прочитал начало (пару абзацев) и бросил.